Марка Рибо и протезов-кубинцев я слушал везде, где только можно. В первый раз почти год назад его я видел в Knitting Factory, потом в Joe's Pub (см. дневник за 22 марта), потом снова в Кните (см. дневник за 31 мая), еще раз в Тонике (см. дневник за 27 июля) и вот теперь в новом для меня клубе - Bowery Ballroom. Ничего особенно нового это выступление моим ощущениям не добавило. Скорее это было просто хорошее времяпрепровождение в на удивление дружественной обстановке. Большой рок-н-рольный клуб и длинный концерт в двух частях оказались для меня приятными неожиданностями. Правда клуб меня огорчил тем, что указал на своем веб-сайте неправильное время, в результате чего к началу мы опоздали, хотя, учитывая то, что концерты вовремя никогда не начинаются, скорее всего, мы не много пропустили. Новых вещей на этот раз Рибо не играл, зато старые прозвучали в новых длинных концертных аранжировках, да и драйва было больше, чем на последнем концерте в Тонике. Кстати говоря, концерт записывали на профессиональную аппаратуру, так что возможно какие-то части с него попадут на концертную запись, которую на мой взгляд пора бы уже сделать.
На следующий день в Knitting Factory играл квартет Чарльза Ллойда. Конечно к современному нью-йоркскому даунтауну он не имеет отношения, но мне было интересно, что может играть сейчас столь известный музыкант прошлого. Из его биографии я знал, что после довольно успешной работы в шестидесятых, Ллойд в какой-то момент перестал вообще выступать и записываться, но более чем десятилетнее затишье закончилось контрактом с фирмой ECM, на которой саксофонист и флейтист выпускает альбомы довольно регулярно. К выходу самого последнего из них приурочено и теперешнее гастрольное турне музыканта со своим квартетом, в который входят: ветеран джаза барабанщик Билли Хиггинс, весьма известный гитарист Джон Аберкромби и чуть менее известный контрабасист Марк Джонсон.
Несмотря на то, что прямо перед концертом в клубе случилось короткое замыкание и сгорела часть осветительной аппаратуры, выступление не отменили, а запах гари и одиноко висящая накрытая черной тканью лампа в глубине сцены придали ему дополнительное мрачноватое очарование. Музыка, и, если быть более точным то, как ее исполняет Чарльз Ллойд, вызвали у меня весьма противоречивые чувства. Одетый в черный костюм, в черном берете и в круглых маленьких темных очках Ллойд, лицо которого то и дело искажала неприятная гримаса, не производил впечатление совершенно здорового человека. Его быстрая, не интонированная речь, запрещение себя фотографировать, да и сами произносимые слова не оставляли сомнения в том, что у человека не все в порядке с психикой. Эта нервозность неминуемо передалась и залу, в котором, в отличие от других концертов в клубе, было предостаточно слишком сильно реагирующих людей, стоны и вздохи которых не сопровождали весь концерт.
С музыкальной стороной тоже все было не совсем гладко. Игра на тенор саксофоне Ллойда показалась мне не столько своеобразной, сколько однообразной. В основном все его приемы сводились к октавным переходам и довольно мягкой атаке. С мелодической точки зрения все было тоже вполне предсказуемо и слишком устойчиво. Казалось, что каждая следующая композиция почти полностью повторяет предыдущую. Но как только сам Чарльз садился отдыхать, картина менялась. Слышанный мной уже однажды в Москве Джон Аберкромби и не произведший на меня тогда большого впечатления, играл просто гениально. Его медлительная пальцевая манера игры отлично вписывалась в несколько консервативный аккомпанемент Марка Джонсона и Билли Хиггинса. Когда-то блиставший Хиггинс, кстати, сейчас, увы, смотрится довольно невразумительно, и, если не знать о его старых заслугах, то слушать его было бы совсем неинтересно. Его прямолинейный исполнительский стиль выглядит крайне несовременно, а плохое здоровье, в поддержку которого в частности выступал Ллойд, не позволяют играть в полную силу. Что же, тут можно только посочувствовать. А вот игра Марка Джонсона, который не участвовал в записи и присоединился к квартету только для гастролей, была интересна и оригинальна. Особого внимания заслуживают его соло смычком, которых, в силу, скорее всего, наименьшего из всех музыкантов знакомства с материалом, было совсем немного.
Все изменилось ближе к концу сета, когда Чарльз Ллойд взял в руки флейту и заиграл очень проникновенно в свойственном только ему индивидуальном стиле. Нельзя сказать, что аналогов ему вовсе нет, но из известных джазовых флейтистов мне на ум пришло имя только ныне покойного Томаса Чэпина, который тоже совмещал лиризм и напор в игре на флейте. Замечательным сопровождением к соло была вторящая лидеру партия гитары. После этого был дуэт саксофона и гитары, а также упомянутое мной выше смычковое соло контрабаса. Вступление к самой последней композиции вечера было сыграно Чарльзом Ллойдом сольно на довольно экзотическом инструменте - китайском гобое. Его резкий похожий на пастуший рожок звук усиленный то микрофоном у раструба, то микрофоном в середине инструмента, вызвал наиболее сильный эффект в зале. Вновь с саксофоном вместо гобоя квартет закончил выступление, а Ллойд еще долго своей странной маниакальной скороговоркой рассказывал о проблемах со здоровьем Хиггинса, а своей музыке и еще о чем-то. Никаких дополнительных вещей мрачный музыкант играть естественно не стал.
После концерта у меня осталось двойственное чувство интереса к музыке и какого-то чуть ли не физиологического отторжения лидера ансамбля - Чарльза Ллойда. Пожалуй, я правильно сделал, что не остался на второй сет.
