Долгие годы терпеть не мог фортепиано. Сказались, надо полагать, бесконечные годы детства, когда рояль, а потом пианино терзала ежедневно моя старшая сестра. Неудивительно, что до недавнего времени слушал я по большей части саксофонистов. И гитаристов заодно. Потом неожиданно наткнулся на Мишу Менгельберга и понял, что и на рояле можно играть хорошо. Не поймите меня превратно, слушал я и Монка, и Эванса и даже Мингуса (не оговорка), но то были другие времена. Лишь после Менгельберга пошли широким потоком Шипп, Криспелл, Кейн, Бергман, Сисел Тэйлор, естественно, Курвуазье, Бэйтс и еще, и еще, и еще. По этой цепочке дошел я и до японско-бостонской Сатоко Фуджии. Тут стало ясно - пора остановиться. Она прекрасна настолько, что больше уже ничего не нужно. И не важно, играет ли Сатоко соло, в трио с Дрессером и Блэком, в квартете или дуэтом с Йошидой (барабанщиком из Ruins), руководит ли оркестром, импровизирует ли со случайными музыкантами в Тонике. Но чаще всего ее можно услышать с мужем и трубачом Натсуки Тамурой. Вот как, например, на альбоме How Many? 97-го, выпущенного Лео Фейгиным. Сказать, что это хороший или интересный альбом, это ничего не сказать. Он свеж, меланхоличен, органичен, изящен, разнообразен, нов и, вместе с тем, слегка старомоден, лиричен, но в то же время и иногда резок, и бесконечно прекрасен. Есть мнение, что у Тамуры, которого я люблю почти так же нежно, как и Фуджии, появился шанс проделать для меня такой же фокус с трубой, какой проделал Менгельберг с фортепиано.